|
«Тысяча девятьсот сорок первый год для меня и моих
ровесников начался безоблачно. Мы, недавние десятиклассники, простившись со
школой, как говорится, вышли в люди, на самостоятельную дорогу. Мы завели
длинные и широкие, по моде, брюки, солидно, баском бросали в парикмахерских: "Побриться"-
и не особенно задумывались над
какими-либо жизненными проблемами.
Мы считали, что Красная Армия всех сильней, и если
кто-нибудь посмеет сунуть "своё свиное рыло в наш советский огород",
то будет бит "малой кровью и могучим ударом". Мы пели "Если
завтра война, если завтра в поход", нимало не представляя себе, а что
будет, если завтра действительно война.) Мы пели потому, что песни были бодрые,
правильные и соответствовали нашему настроению. И, конечно, каждый из нас в то
же время в меру сил и материальных возможностей двигался избранной дорогой в
инженеры, врачи, агрономы.
Майские и июньские дни 1941 года в Ленинграде были
тёплыми и светлыми. По неписанной традиции наша студенческая братва запросто
лишала себя сна и, несмотря на сессию, трудные экзамены, бодрствовала белыми
ночами в ленинградских парках и скверах.
Воскресный день 22 июня тоже был тёплым, солнечным, и
я долго не мог поверить в ошеломляющую новость: "Война!", не сразу
понял страшный смысл этого звучавшего по-новому - совсем не так, как в песнях, -
слова. Война! Надо было что-то делать, куда-то бежать, кому-то помогать. Но я
не знал, что делать и куда бежать.
На улицах было оживлённее, чем всегда. Двигались
воинские подразделения. Спешили прохожие, серьёзные, озабоченные. Лица постовых
милиционеров были каменными и чуть-чуть растерянными. В трамвае мы тоже не
видели улыбок.
И вот только тут, глядя на притихших и хмурых
пассажиров, я вдруг понял, что все мои обычные дела и заботы с этого утра летят
к чёртовой бабушке и начинается нечто новое и интересное.
Во дворе и коридорах военкомата было без пяти минут
столпотворение - шла мобилизация. Толкаясь по кабинетам, мы встретили много
своих сверстников, явившихся сюда с той же целью, — прорваться на фронт.
Объединёнными силами нам, в конце концов, удалось пробиться в комнату, где
сидел за столом немолодой и какой-то взъерошенный военный с двумя шпалами на петлицах.» | |
