НА РЫБАЧЬЕМ
Ветрами выбитый, рябой
Пятиаршинный снег,
Как бурей вспененный прибой,
Остановивший бег,
Он пожелтел, окаменев,
Как Мамонтова кость,
В нём всех морозов тёмный гнев
И всех метелей злость.
И одинокий гул морей -
Пространств бездомных весть,
И равнодушье дикарей,
И ненависть в нём есть.
Сугробы словно сундуки
С кащеевой казной,
Но вот встают из них дымки
И отдают сосной.
И звякает во тьме ведро,
Скрипит отвесный трап;
В землянке, вырытой хитро,
Домашний тёплый храп.
Сейчас – подъём, и самовар
Заплачет на столе,
Как в детстве, как в саду – комар,
Как где-нибудь в Орле,
Где дом шиповником пропах,
Где рожь и васильки…
Живут в сугробах, как в домах,
Орловцы-моряки.
Так кто сказал, что злобен снег,
Неласковы края?
Нет, врёшь, я – русский человек,
Здесь – Родина моя!
Ветрами выбитый, рябой
Пятиаршинный снег,
Как бурей вспененный прибой,
Остановивший бег,
Он пожелтел, окаменев,
Как Мамонтова кость,
В нём всех морозов тёмный гнев
И всех метелей злость.
И одинокий гул морей -
Пространств бездомных весть,
И равнодушье дикарей,
И ненависть в нём есть.
Сугробы словно сундуки
С кащеевой казной,
Но вот встают из них дымки
И отдают сосной.
И звякает во тьме ведро,
Скрипит отвесный трап;
В землянке, вырытой хитро,
Домашний тёплый храп.
Сейчас – подъём, и самовар
Заплачет на столе,
Как в детстве, как в саду – комар,
Как где-нибудь в Орле,
Где дом шиповником пропах,
Где рожь и васильки…
Живут в сугробах, как в домах,
Орловцы-моряки.
Так кто сказал, что злобен снег,
Неласковы края?
Нет, врёшь, я – русский человек,
Здесь – Родина моя!